Калита́ (по-древнерусски, от тюркского) — «кошель, мешочек, сумка» для денег.

Она была мягкой, бескаркасной. Выполняла роль карманов, кои на костюмах русичей отсутствовали.

Калита либо крепилась на ремне шлеями, либо «намертво» пришивалась к нему. Был и третий способ, когда сам ремень шился двуслойным, полым внутри, разделённым на ячейки (кармашки). Как правило, материалом для изготовления этого набора служила хорошо выделанная, мягкая и прокрашенная кожа.

Горловина раннего варианта калиты стягивалась завязками или пропущенным через прорези ремешком (отсюда выражение: денег — или другого добра – «под самую завязку»). Затем стала применяться металлическая фурнитура.

Широко известен синоним калиты — мошна́ (от польского moszna). Кстати, от этого слова происходит слово «мошенник» (злоумышленник, покушающийся на чужую мошну).

Обе послужили прообразом кошелька.

А вот синоним «киса» («кисет») сперва изменил назначение с денежного на «табашное», а потом и вовсе забылся.

Далеко не случайно прозвище Калита, полученное великим московским князем Иваном Даниловичем (около 1283-1340). Мол, был он корыстолюбивым, прижимистым, норовил не только своё достояние приумножить, но и чужое прихапить. Воевал с соседями; покоряя, налагал на оных «дани великия» (к примеру, на новгородцев в значительно большем, чем обычно, объёме, включая «сребро закамское»).

Иван Калита, великий князь Московский

В то же время мягко стелился перед захватчиками, указывал на нелояльность к ханской власти других князей. Благодаря чему получил право собирать в пользу Золотой орды «выход» (дань). Немалая толика той дани прилипла к загребущим ивановым рукам. «Быть у воды да не напиться?!». Риторичность родившейся тогда поговорки очевидна. А вот ещё одна: «Москва слезам не верит». То есть, бесполезно уповая на снисхождение», плакать-причитать. Хоть неурожай, хоть пожары, хоть какие иные разоры, а назначенное к оплате вынь да полож в полном объёме. О, поборы неправедные, о горе-злочастие!.. А мытарь-«московит» знай куражится: «Сперва я на тебе поезжу, а потом ты меня покатай!».

Малейшее недовольство каралось беспощадно. На «вымороженные» средства наращивалась воинская сила Москвы, прикупались и захватывались всё новые и новые земли, строились укрепления и белокаменные храмы.

Иван купил  Углич, Галич и Белоозеро. Плюс «земли многия» у Костромы, Владимира, Ростова, вдоль рек Мста, Киржач и даже в Новгородчине, вопреки тамошним законам. Надо заметить, что «купля» здесь означает  — «брачный договор». То есть купил — на самом деле, присоединил, выдав замуж своих дочерей за тамошних князей.

Летописцы-льстецы подадут это в совершенно ином свете. Отвадил де праведный князь басурман:

«Перестали поганые воевать русскую землю, — перестали убивать христиан; отдохнули и опочили христиане от великой истомы и многой тягости и от насилия татарского; и с этих пор наступила тишина по всей земле».

При всём, при том, Иван, отличался демонстративным радушием к «сирым и убогим», носил на поясе калиту с мелкими монетами для подаяния. Вот ведь ханжа!

Вдумайтесь, уважаемые читатели, не проявление ли сие некой закономерности в отношениях Москвы с иными российскими градами и весями.

Ну да ладно, чёрт с ней, с политикой. Всего вам доброго, а главное, «шоб бабок по самую завязку».