Герой нашей рубрики – историк по образованию и коллекционер по призванию Аркадий Константинов.

Впрочем, коллекционером Аркадий Александрович себя не считает. И, прочитав наш материал, вы поймете почему. Но обо всем по порядку.

– Всё началось не с коллекционирования, а с громадного интереса к истории, – начал нашу беседу Аркадий Константинов. – Дело в том, что мое детство прошло в таких точках разлома истории, которые дали мне огромную пищу для ума. Я родился в Ленинграде, даже не в самом городе, а в пригороде. Жили мы недалеко от линии Маннергейма, на озере Выпури. У меня даже коза, которую я пас, жила в финском гранитном ДОТе (долговременная огневая точка – прим. ред.), оставшемся еще со времен финской войны. Помню штабеля финских касок…
Потом, когда мы уже жили в Абхазии, в поселке Бзыбь (отец был пограничником, и его постоянно перекидывали с одного места на другое), мы играли на развалинах средневековой крепости. Это тоже наложило отпечаток. Во втором классе, мы тогда уже жили в Краснодарском крае, я начал играть в музей, даже создал в сарае свой собственный – из гильз, обрывков пулеметных лент, фляжек. Правда, всё это было на уровне детского восприятия, а не истинного понимания истории.
Второй этап моего понимания истории – осмысление ее. Историю у нас в школе преподавал директор, а его больше интересовал не сам предмет, а хозяйственные заботы, проблемы успеваемости. Поэтому мне, можно сказать, не повезло.
Но я много читал исторических книг, кроме учебников. Читал бессистемно, что попадется. И уже тогда у меня возникла альтернатива: история не как нудный предмет, а что-то необыкновенное и удивительное.
В 1976 году я переехал в Пермь. Здесь всё было чужое: морозы, цены, которые были выше, чем в Краснодаре, дома, люди. Как тут жить?

– И что вас тогда спасло?
– Однажды я обморозил себе пальцы. Мне дали больничный, и в течение двух недель я сидел в библиотеке и запоем хаотично читал всё подряд. Тогда и решил заниматься историей дальше. Но конкурс на истфак был огромный, а у меня за плечами вечерняя школа, аттестат с не самыми лучшими отметками… Подумал и решил сначала податься на рабфак – рабочий факультет, так во времена СССР назывались шестимесячные подготовительные курсы в вузах. В случае положительной сдачи экзаменов, даже на тройки, абитуриент автоматически зачислялся в вуз.
Учиться на рабфаке было очень интересно! Ночью я подрабатывал сторожем в студенческой столовой, там же ночью читал, утром отсыпался, после обеда – учеба, вечером – театры и музеи.
Пристрастился к архивам, позднее получил допуск к закрытым архивам.
Архивы – это всё! Это не просто изучение истории – это то, что можно подержать в руках.
После первого курса у нас была практика на раскопках Гляденовского городища: наконечники стрел, кости, черепки мисок… И тут я совершил хулиганский поступок: нашел в другом месте обломок бронзового светильника XIX века и подсунул в наш раскоп. Его вырыли. Радости у нашего научного руководителя не было предела – скифская ваза! Он зашарашил статью во всесоюзный журнал «Вопросы археологии». Шутка потом выяснилась, его подняли на смех. Меня, естественно, тоже разнесли в пух и прах…
Но, несмотря на это, я окончил университет с красным дипломом. И чтобы быстрее получить кандидата, поступил на работу в сельхозинститут. В университете надо было ждать несколько лет, чтобы стать аспирантом и потом защитить кандидатскую, – в «сельхозе» было проще.
Потом была армия. Служил инструктором по пропаганде в Доме офицеров Пермского гарнизона. Там был прекрасный музей. Я был и пропагандистом, и начальником музея, и «начальником танкового корпуса».

– Какого танкового корпуса?
– Танк, что стоит на постаменте у мемориала Добровольческого Уральского корпуса, числился на балансе музея. Каждый год его нужно было красить, рисовать на нем номер и гвардейский знак… В музее Дома офицеров был мощный архив. Но в перестройку Дом стал «очагом разврата и бизнеса». В нем была организована одна из первых в Перми «левых» дискотек, первый видеосалон, где показывали сами знаете что. Деньги от продажи билетов шли налево, в карман директора. Милиция туда не захаживала, так как Дом офицеров – это военная организация. Тогдашний директор убрал музей в маленькую комнатенку, а архив просто-напросто выбросил…

– Вы известны в Перми как один из самых необыкновенных коллекционеров.
– Я не коллекционер. Коллекционеры – страшные люди. На марках или пивных этикетках, то есть на чем-то одном, они могут свихнуться. Поэтому я никогда не собирал что-то одно. В разные годы у меня были французская сабля 1807 года, книга допетровских времен, граммофоны, галифе немецкого летчика, коллекция авторучек «Паркер». Оружия через мои руки прошло как грязи… Для моей внучки собирал игрушки из «Киндер-сюрпризов», когда их еще в России не было.

– А где вы их брали?
– В Сараево. Я тогда служил в пресс-службе миротворческих сил ООН. Сараево в гражданскую войну был как огромный таз. Это был город, который выплеснул из себя всё: картины, статуэтки и так далее. Сербы топтали исламскую культуру, те – наоборот.
У меня возник вопрос – куда всё это добро собирать? И я взял реванш. А когда у меня появилась большая трехкомнатная квартира, огромный сад с кучей сараев, когда стал сотрудничать с художественной галереей, с краеведческим музеем и т.д., вот тогда моя коллекция стала стремительно разрастаться. В основном это интерьерика и артефакты советских времен. И основой коллекции стали чемоданы.

– Почему они?
– Как-то один ветеран войны подарил мне чемодан, много лет валявшийся у него в гараже. Заводит он меня туда, а я ахнул: это был британский чемоданище XIX века, в ужасном, правда, состоянии, но обитый гобеленом тех времен. Я в обмен подарил ему бутылку водки «Калашников». Как у Высоцкого: «пришла страна Лимония, сплошная Чемодания». Приволок домой, открыл: а там два куска черного мыла, газеты 45-го года, 10-копеечная монета 1915 года… Вот так и пошло-поехало.
Хочу сказать, что война убила Чемоданию. Чемоданы делались из фибры, а во время войны фибра нужна была для другого. Их стали делать из чего угодно: прессованного картона, фанеры.
У каждого моего чемодана своя история, иногда просто потрясающая… А потом к ним добавились дорожные аксессуары и тому подобное. Я ведь много езжу по миру.

– Оттуда и привозите?
– Отлично возятся! Положил в него всё что надо, и повез.
И последнее, о чем хочу рассказать: коллекции мои никогда не лежат лежнем, как у Плюшкина. Они у меня «работают» в театрах, на выставках, в музейных экспозициях. Например, в «Ельцин-центре» в спектакле «Конституция» было задействовано 84 моих чемодана. Это ведь не просто хлам – это наша с вами жизнь.